М-да, интересные подарки делают некоторые папы своим дочерям. Я-то своей все больше побрякушки дарил, да что-то электронное — телефончики, ноутбуки. А так, взял бы и подарил Сашке «Магнум», и пришла бы она с ним в Литинститут… Пожалуй, не поняли бы ни меня, ни дочку.

— Я одним выстрелом чурбак раскалываю, — похвасталась девушка.

Ну еще бы. С таким калибром можно и рельс насквозь прострелить. А если учесть, что Татьяна — девушка крупная, напоминающая воинственную валькирию, она голыми руками медведя завалит, а с револьвером ей и слон нипочем.

Но тут опять зазвучали выстрелы. Уже не пулеметные очереди, а перехлест винтовочных и револьверных, и доносились они откуда-то с хвоста поезда. Нет, поближе. Скоро стрельба притихла, но не прекратилась, и уже донесся отборный мат, сопутствующий рукопашной.

— Ладно, потом расскажешь. На тебе, прости, что на «ты», охрана штаба. Стреляй всех чужих, кто полезет. Понятно?

— Так точно.

— А парня можешь развязать, — вспомнил я о Петухове.

Подхватив винтовку, выскочил в тамбур, скатился вниз и опрометью ринулся в сторону сцепки бронепоезда с грузопассажирским составом, откуда доносился шум, и слышались редкие выстрелы.

А там уже вовсю шла рукопашная схватка. Непонятные люди в драной военной форме и крестьянской одежде пытались атаковать моих бойцов — красноармейцев и остальных, которые «неблагонадежные».

Бойцы дерутся штыками и прикладами, а эти отмахиваются чем попало: поленьями, молотками, какими-то железяками вроде огромных ключей. Вон Александр Петрович, уклонившись от штыка, хладнокровно застрелил какого-то бандита, а выпавшую винтовку подхватил Прибылов. Ай да художник! И Книгочеев тут. Отставной ротмистр сцепился с каким-то солдатом, уронил того наземь, а теперь бьет его рукояткой револьвера по голове.

Пожалуй, не зря я перед самым отъездом распорядился выдать оружие своей «команде». Правда, не всем. Семенцову с Новаком не дал. Новака что-то не видно. А уголовник… Вон, легок на помине. Семенцов, выделяющийся на общем фоне некогда белоснежным, а теперь изгвазданным нижним бельем, отмахивался лопатой от какого-то крепыша в крестьянском армяке, вооруженного винтовкой со штыком.

Молодец, уголовник, дерется, не сбежал, но лопатой работает хреново, а ведь ею можно чудеса творить. Машет из стороны в сторону, вместо того чтобы ткнуть в лицо противника. Надо было не мародерствовать, а боевой подготовкой заниматься. А так ведь уделают, нефиг делать. Вон, мужичина уже выбил у него лопату, а теперь готовится пырнуть бандита (моего бандита, между прочим) штыком. Оттеснив плечом Семенцова, отбил острие, летящее прямо в лицо и, в свою очередь, ударил противника прикладом в скулу. Звука не услышал, скорее, почувствовал, как окованный сталью затылок приклада сминает мягкую кость, вбивая ее внутрь черепа.

— Благодарствую, гражданин начальник, — поблагодарил меня фальшивомонетчик и бандит. — Должен буду.

Он еще и морду благостную состроил.

— Сочтемся, — в тон Семенцову отозвался я, отыскивая взглядом того, с кем нужно сойтись.

Но, похоже, что сентенция «порядок бьет класс», снова сработала. А тут еще в спину нападавшим ударили те, кого Карбунка отправил в обход, и неизвестные принялись отступать в лес, оставляя нам мертвецов. Кое-кто пытался уности с собой и раненых, но в большинстве своем их просто бросали.

Ко мне подбежал Карбунка.

— Товарищ Аксенов, вы зачем вылезли? Без вас бы управились.

— Как вернемся в Архангельск — двадцать суток ареста, — мрачно пообещал я, хотя и не знал, когда вернемся. Стало быть, теперь обязательно придется возвращаться, чтобы не нарушать слово.

— Слушаюсь, — вздохнул Карбунка, делая вид, что очень расстроен. Потом деловито спросил: — С телами что будем делать?

— Покойников на платформу, раненых в вагон, — распорядился я. Потом спросил: — У нас потери большие?

— Убитых нет, это точно. Про раненых пока не скажу, уточню.

Скоро выяснилось, что у Ануфриева ранено пятеро. Один тяжело, не выживет. Из моей команды легко ранен Потылицын, да у Никиты Кузьменко подбит глаз.

А вообще, все плохо. Мы еще и от Архангельска не отъехали, а уже потери. Этак пока до Польши дойдем, половину личного состава растеряю.

— Что у нас есть поблизости?

— Няндома скоро, — сообщил Карбунка.

— Няндома… Сейчас она чья?

Вопрос, вроде бы странный, но я не помнил — это еще Олонецкая губерния или уже Вологодская? Но Карбунка все понял.

— Станция Няндома Вологодской губернии.

На станции должен быть фельдшер. Впрочем, по нынешним временам его может и не быть. Минус мне с занесением в личное дело и в грудную клетку. Почему не озаботился отыскать для командировки врача или какого-нибудь медика? Постеснялся, посчитав, что врачей в Архангельске и так мало.

— Трупы сгружаем в Няндоме, раненых в Вологду, сдадим в губчека, — решил я.

Бойцы деловито принялись сносить раненых в одну сторону, убитых в другую. Выяснилось, что нападавшие потеряли пятнадцать человек убитыми и пятерых ранеными. Но кого-то унесли с собой, так что цифры неточные.

Ко мне подошел Александр Петрович. Встав перед лицом начальника по стойке смирно, старый вояка по-старомодному спросил:

— Товарищ начальник, разрешите обратиться?

Эх, куда как проще, если бы Петрович сейчас сказал «товарищ полковник», а я бы отозвался «слушаю, товарищ капитан», но пришлось ответить иначе:

— Обращайтесь, товарищ Исаков.

— Я одного из нападавших узнал, — кивнул Исаков в сторону тел.

— Один из ваших беглецов? — догадался я.

Александр Петрович поморщился. Явно он не считал «своим» беглеца из Холмогорского лагеря, но и отказываться от своего бывшего сотоварища тоже не хотел.

— Вы в пехоте служили, товарищ начальник губчека?

— Так точно, товарищ штабс-капитан, — усмехнулся я.

— Не нужно паясничать, — насупился Исаков. — Мне мое звание не по знакомству досталось.

— А я что, разве против? — пожал я плечами. — Когда-нибудь снова вернутся и капитаны, и подполковники. Только обращаться станут не господин, а товарищ.

Александр Петрович оглянулся — не слышит ли кто, спросил:

— Вы сами-то кто? Прапорщик или подпоручик?

И этот туда же! Ну почему не поручик? А если сказать, что я вообще полковник? Ага, полковник ФСБ из две тысячи двадцатого года. Ладно, пусть подполковник.

— Нижний чин, вольноопределяющийся, — хмыкнул я.

— Странно, — пожал плечами Исаков, но развивать свою мысль не стал, да и не до разговоров пока.

Так, здесь, кажется, все в порядке. Проведя быстрый осмотр, убедился, что весь личный состав на месте, никуда не делся. Новак и электрик возятся со своими «гаджетами». Может, они и нападения не заметили?

А что у нас с пассажирами?

Взяв в качестве сопровождающего Никиту Кузьменко, пошел проверять. Проводник пассажирского вагона испуганно таращился сквозь окно, но, завидев меня, открыл дверь и спустил подножку.

Я прошелся по вагону. Пассажиры — командированные, демобилизованные солдаты, несколько женщин сидят себе смирненько. Кажется, все нормально. Э, не совсем. В одном из окон зияла дыра, в другом трещина.

— Товарищ Аксенов, когда поезд тронется? — поинтересовался у меня мужчина в кожаной куртке, в картузе и с полотняным портфелем.

— Скоро, — ответствовал я.

— А поточнее нельзя?

— Можно, — кивнул я. — Только насколько точно, пока не знаю.

— Товарищ Аксенов, что за шутки? — начал закипать человек с портфелем. — Я везу в Вологду три вагона с солью, это стратегический груз. Его завтра вечером должны переправить в Петроград. У меня предписание самого товарища Цюрупы. Почему вы не можете обеспечить порядок на железной дороге? Я стану жаловаться.

— Жалуйтесь, — кивнул я и поинтересовался: — А кому жаловаться-то станете?

— Кому стану жаловаться — это мое дело, — отрезал товарищ с портфелем. — Если губчека не может наладить работу, это безобразие! Почему в Архангельской губернии нападают на поезда? У нас что, война идет?