Я не знал, что и ответить. Конечно, была и обида, но если уж совсем откровенно, так я про тетку-то и забыл. Решил, что нужно немножко соврать.
– Я бы и написал, только нельзя, – вздохнул я.
– Подожди-ка, так ты что, опять куда-то уехал, как в Архангельск? Ведь в Архангельске-то тогда белые были да англичане? Это, чтобы опять тебя мучили?
Ох, догадливая у меня тетушка.
– Тетя Стеша, а ты не спрашивай. И про англичан ничего не спрашивай, ладно? Время придет – все сам расскажу.
– И не буду, и не рассказывай, как тебя мучили. Давай-ка лучше чай пить, а не то остынет.
И мне опять был выставлен стакан в шикарном серебряном подстаканнике (не Фаберже, проверял), а себе тетка налила в щербатую чашку.
– А Капка-то твоя, как с мужем-то у нее разладилось – не то бросил ее, не то посадили, домой вернулась. Ко мне приходила, улыбалась, спрашивала – как мол, Володя, так я ей только ухват показала, она и ушла. Сначала с комсомольцами шуры-муры крутила, но те ее отшили, так пошла на завод, секту там организовала. Коммуна, вишь… Я свечку не держала, но где это видано, чтобы парни и девки вместе жили? Свальный грех у них, ровно, как у беспоповцев, прости Господи.
Я не стал убеждать тетушку, что жители коммуны невинны, все равно не поверит, да у меня у самого на этот счет есть сомнения.
Выпив стакан чая, решил попросить у тетушки второй, погорячее, почувствовал, что мне в ногу тычется нечто твердое. Ох ты, а это же Васька!
Посадив кота на колени, принялся гладить его шелковистую шерстку, а он, басовито заурчав, вытянулся во весь рост. Поглаживая Василия, понял, чего же мне не хватало в этой жизни – простого домашнего уюта, пения котика. А еще я вдруг понял, что чужая женщина, бывшая теткой Володьки Аксенова, стала моей кровной родственницей. Эх, сюда бы еще Наташку. Сидела бы здесь, чай пила. Я бы ей даже котика уступил.
Глава одиннадцатая. Автограф императора
В кои-то веки у меня выдался отпуск – целых три дня. Пока партактив губернии, а также задействованные сотрудники милиции «шуршали», занимаясь проверкой задержанных, я отдыхал – гулял по городу, разговаривал с народом о сути и проблемах новой экономической политики, ходил с тетушкой Степанидой на рынок. Купил, кстати, ей мешок муки, подсолнечного масла, настоящего чая и сахара.
Встречались знакомые, но больше попадалось крестьян, приезжавших в губернский центр по каким-нибудь бюрократическим делам, или на рынок, или просто, ищущих по зимнему времени подработку – дрова поколоть, снег с крыш почистить, а те, у кого уцелели лошади – перевезти что-нибудь, а то и прокатить с ветерком новоявленных буржуев, желающих покрасоваться перед девушками.
Я тоже занимался хозяйственными делами – почистил от снега двор, починил покосившуюся дверь в дровяном сарайчике, а обнаружив, что он почти пустой, поговорил, на рынке с мужиками, а наутро, когда мы с тетушкой только-только проснулись, на двор привезли распиленные и расколотые дрова – и сарайчик доверху забили, да еще и поленницу сложили. И обошлось мне все удовольствие в сто тысяч. Тетушка причитала – мол, можно бы и дешевле, тыщ за тридцать, если только бревнышки привезти, а мы бы их сами и распилили, а коли любимый племянник бы чурбаки расколоть не успел, она бы уж как-нибудь дотяпала. А уж то, что за укладку в поленницы Вовка заплатил лишние пять тысяч, так это расточительство, и от соседей стыдно. Но мне, сколько себя помню, работать руками лень, а если есть деньги, так лучше я заплачу. И тетушке хорошо, и мужики довольны.
Но самое большое счастье случилось на третий день, когда тетка договорилась о бане, в которой я не бывал со времен Архангельска. Нет, вру, в Смоленске мы с Артузовым ходили в городскую баню, но мыться приходилось то в ванной, а то и вообще, «фрагментарно», в тазу или в корыте. Жаль, париться пришлось одному, а куда лучше бы улечься на полке, да чтобы тебя охаживали веничком (даже и мысли нездоровые появились – кто бы меня охаживал, но проговаривать вслух не стану).
Намывшись, вышел в предбанник и, развернув белье, выданное тетушкой, рассмотрел на подоле рубахи и на кальсонах лиловый штамп, утверждающий, что это «Каз. бѣлье 282 Черепъ. Пехъ. полкъ» понимающе хмыкнул – во все времена солдаты меняли казенное имущество на самогон, потом сообразил, что это мое собственное белье, в котором пришел с фронта. Беда, а ведь в памяти это должно быть вбито, как и «шестьдесят пять – двести двадцать восемь». Надеюсь, расшифровывать эти цифры не нужно?
В полнейшем умиротворении – и на хрена мне теперь какой-то Париж, где бани нет? – пошел в дом тетушки, пить настоящий индийский чай с оладушками. И, как это водится, не успел я допить четвертый стакан, как в дом пожаловал незваный гость – мой бывший начальник.
– Здравия желаем, – поздоровался товарищ Есин, входя в комнату. Увидев меня, распаренного и счастливого, виновато улыбнулся: – Владимир Иванович, прощения прошу, что отвлекаю.
Раздеваться начальник череповецкого губчека не стал, давая понять, что он ненадолго, и по делу, но шинель расстегнул.
– Присаживайтесь, – предложил я. – Чай?
– Как говорят: «Чай без вина, пей без меня», – улыбнулся Есин, снимая таки шинель и шапку, а покосившись на тетушку, вздохнул. – Ну, если в хорошей компании, то можно и чаю выпить. Но я бы покурил лучше.
Только Николай Харитонович уселся на лавку и вытащил из кармана портсигар (раньше, сколько помню, не пользовался), как мы услышали недовольное покашливание тетушки:
– Кхе-кхе.
Есин испуганно уставился на хозяйку дома, а я и сам не враз понял – чего это она, потом вспомнил:
– Николай Харитонович, так старообрядцы мы, нам курить не положено и дым дьявольский вдыхать тоже.
– А… – растерянно протянул начальник губчека, и уже собрался убрать папиросы обратно в карман, как тетя Стеша пробурчала:
– Так курите уж, что с вами поделать.
– С нехристями, – добавил я со смешком.
– С такими вот…
Тетка демонстративно задернула занавесочку, прикрывая домашний киот, а входную дверь напротив, открыла и мой бывший начальник с удовольствием закурил. Судя по дыму, он по-прежнему предпочитал набивать в гильзы самосад. Затянувшись, Николай Харитонович сказал:
– Владимир Иванович, я ведь вас поздравить забыл.
– Как это, забыл? Вы же меня поздравляли, – удивился я.
– Да я не про ордена, – отмахнулся Есин. – Я вас с женитьбой хотел поздравить. Стало быть, от всей души.
– С женитьбой?! – ахнула тетушка. – Володя, а чего же ты мне не сказал?
– Так не было пока свадьбы-то, потому и не сказал, – принялся я оправдываться, а потом поинтересовался у Есина. – Неужели Полина-Капитолина доложила?
– Капитолина… – фыркнул Есин. – Телеграмма правительственная пришла, так на телеграфе все на ушах стояли. Мол, кто же это такая, Полина Степановна, которой сам Владимир Ильич телеграммы шлет? Потом дошло, что это Капка наша.
– А что в телеграмме было?
– Сейчас я тебе дословно процитирую, – пообещал Есин. Нахмурившись, Николай Харитонович продекламировал: «Череповец тчк Гражданке Полине Степановне зпт в девичестве Капитолине Филимоновой зпт Аксеновой зпт Архиповой тчк Товарищ Аксенов не может на вас жениться тчк Он уже женат тчк Председатель Совнаркома Ленин тчк» Стали выяснять, оказалось, что Полина, тьфу ты, Капитолина, на вас жалобу товарищу Ленину накатала – мол, мужа у нее посадили за кражу, она теперь женщина свободная, а Аксенов когда-то обещал жениться, так что пусть теперь выполняет обещание.
– Капка-то, она совсем дура? – ошарашенно проговорила тетушка. – К самому товарищу Ленину с такой ерундой. Она бы еще товарищу Троцкому написала.
– Владимир Иванович, я вам честно скажу – на моей памяти, это четвертая телеграмма от товарища Ленина, но когда прочитали, разобрались, то все от смеха лежали, – сообщил Есин. – Хотели Капитолину на пару суток арестовать, чтобы Совнарком по ерунде не беспокоила, но вспомнили, что девушка имеет заслуги перед чека, провели беседу, да отпустили. Стыдоба перед Владимиром Ильичом из-за нее.