– Если не возражаете, я отправлюсь в морг осмотреть тело, потом наметим дальнейшие действия.

Дождавшись кивка Артузова, посмотрел на Смилгу с Медведем и спросил:

– Товарищи, сможете обеспечить меня проводником и транспортом? Можно дать и телегу, но лучше автомобиль.

– Возьмите мой, – великодушно разрешил Смилга. – На привокзальной площади стоит «Остин». Шофера зовут Арнис. Город он уже успел изучить, привезет вас на место.

– А он меня послушает? – усмехнулся я.

Знаю я этих латышей – без команды непосредственного начальника с места не сдвинутся. Но получив приказ, выполнят от и до. Правильные ребята, между прочем.

– Пожалуй, что нет, – согласился Смилга. – Придется мне лично отдать приказ. Хотя, я напишу записку.

Как и везде, городской морг располагался на окраине, рядом с больницей. И здание довольно типичное – маленькое, ютящееся на задворках.

Голое тело Фуркевича лежало на металлическом столе, даже не прикрытое простыней. О внешности покойного сказать ничего не могу – самая обычная, а вот округлых ран, с запекшейся кровью, я поначалу насчитал четыре. Нет, сбоку еще одна. Странно.

Патологоанатом – старичок в толстых очках, с ярко выраженной семитской наружностью, с сомнением осмотрел мой мандат.

– Мне сказали, что гражданин командир, доставленный сюда, слишком важная персона, чтобы его резать, – сообщил патологоанатом.

– Доктор, а попроще? – попросил я.

– Можете называть меня Абрамом Шмулевичем, – разрешил врач, потом поправил очки: – Если проще, то мне не приказывали производить вскрытие. Да и к чему оно? Понятно, что красный командир умер не от цирроза печени, и не от инфаркта. Мне приказали привести убитого в приличный вид, замаскировать его раны. Можно подумать, что я бальзамировщик, или театральный гример. Да и руки у меня до вскрытия не дошли.

– Мне не нужно вскрытие, – сказал я. – Достаточно, если вы мне скажете о количестве ранений, характере повреждений. Идеально, если достанете пули. Вы ведь сумеете это сделать, не повредив тело?

– Господин уполномоченный вэчэка, – нервно снял и принялся протирать очки белоснежным платком патологоанатом. – Вы сомневаетесь в моей квалификации? Я занимаюсь своим делом пятьдесят лет.

– Абрам Шмулевич, как можно? – вскинул я руки. – Я просто сомневаюсь – а возможно ли это вообще?

– С такой ерундой справится даже практикант, – хмыкнул доктор, а потом, ухватив какой-то длинный блестящий предмет – кажется, его именуют зондом? принялся выковыривать пули.

Вся операция заняла у патологоанатома минут десять, может и меньше.

– Вот, извольте, – протянул мне Абрам Шмулевич кювету, в которой лежало пять кусочков свинца – четыре почти одинаковых, а один побольше.

Доктор потрогал деформированные пули зондом, сбил в кучку четыре из них, и пояснил:

– Вот эти извлечены из органов, ранения которых, на первый взгляд, не представляло непосредственной опасности для жизни. Если только внутреннее кровотечение, какие-то аномалии – все бывает, нужно делать вскрытие, чтобы ответить точно. А вот эта, – Абрам Шмулевич пошевелил кусочек, явно от пули калибра семь шестьдесят два. – Вот эта извлечена из сердца. Данное ранение, как известно, смертельно.

– Спасибо, Абрам Шмулевич, вы настоящий мэтр своего дела, – похвалил я старенького патологоанатома.

Кажется, нехитрая похвала пришлась по душе старику. Иначе, с чего бы он принялся суетиться, заворачивать каждую пулю в отдельную бумажку? А у меня возникли очередные вопросы, на которые можно получить ответ лишь у товарища Тухачевского.

Глава 18. Вожди мирового пролетариата ​

Допрос командующего фронтом проходил на «нейтральной» территории – в расположении Минского губкома партии. Я сидел за столом, передо мной расположился Тухачевский, а за ним заседали товарищи Троцкий и Дзержинский. Рассадка, как понимаете, для меня не очень удачная. Мне-то нужно смотреть в глаза Михаила Николаевича, а я постоянно стану ловить взгляды руководителей партии и правительства, что, как вы понимаете, очень мешает работе. Слабое утешение, что Тухачевскому приходится еще хуже – нервы у парня крепкие, но если затылок «сверлят» две пары глаз, сомнительное удовольствие.

Мне отчего-то казалось, что вожди мирового пролетариата (без шуток, и без кавычек) товарищи Троцкий с Дзержинским, приехавшие в Минск расследовать ЧП фронтового масштаба, если не Всероссийского, захотят для начала побеседовать с Артузовым и мной, а уже потом допрашивать Тухачевского. Я бы, на их месте, так и сделал, чтобы вникнуть в ситуацию, но большое начальство потому и большое, что у него свои соображения.

Для нас с Артузовым желание Льва Давидовича и Феликса Эдмундовича посидеть на допросе в качестве наблюдателей стало неожиданностью. Какой нормальный следователь хочет, чтобы на допросе присутствовали посторонние, особенно, если это начальство? Даже адвокат подозреваемого – меньшее зло.

– Кто допрашивать станет? – мрачно поинтересовался Артузов. Нерешительно предложил: – Может, вместе?

Увы, от этой идеи пришлось отказаться. Два дознатчика хороши, если требуется получить конкретную информацию, «расколоть» заведомого подозреваемого – и роли можно заранее распределить и свои действия обговорить. В крайнем случае – Татьяну с «сывороткой правды» пригласить. Мы с Артуром работали в паре, но здесь не тот случай. Станем мешать друг другу, запутаемся.

– Хочешь, ты будешь вести допрос? – улыбнулся Артузов, демонстрируя ни разу не пломбированные зубы.

– Сэр А́ртур, – хмыкнул я. – Я что, так похож на идиота?

Главный контрразведчик Советской России посмотрел на меня, и нехотя согласился:

– Не особо. – Потом просиял, словно эта мысль впервые пришла ему в голову. – Давай монетку кинем.

– Давай, – обреченно махнул я рукой, понимая, что спихнуть на Артура допрос не удастся.

Артузов пошарил по карманам и выложил на стол пятак.

– Талисман? – поинтересовался я, рассматривая монету. А пятачок-то тысяча девятьсот семнадцатого года. Ни разу такой в руках не держал. Подумал, что медные монеты семнадцатого года должны быть в цене, но усмехнулся собственной мысли – до ближайшего нумизматического аукциона ждать лет девяносто, а то и больше.

– Это у меня от последнего жалованья осталось, – усмехнулся Артур и пояснил. – Еще того, инженерского. И потратить некуда, и выбросить жалко.

Разумеется, выпала имперская птица, хотя я ставил на «решку». Наверное, Артузов специально подделал монетку, чтобы выигрывать.

Всю ночь мы с Артузовым готовились к допросу. Перебирали рапорта управленцев и сотрудников штаба, объяснительные и протоколы, составленные особистами, подчеркивали самые важные факты, выписывали нестыковки. Я же составил еще и биографическую справку на товарища Тухачевского – мало ли, может и пригодится. В свое время прочитал много книг и о польском походе, и о самом товарище Тухачевском. Правда, некоторые детали – например, личная жизнь будущего маршала, в памяти стерлись, но об этом можно и у Артура спросить, зато мелочи, вроде наград Михаила Николаевича, его увлечений, отчего-то вспоминались.

И вот, настал день «Т». Про рассадку я уже говорил, не упомянул только, что слева от меня, за приставным столиком с «Ундервудом», сидела девушка-машинистка. Взять на допрос машинистку подсказал мудрый Артузов. Официально, чтобы и Троцкий и Дзержинский получили по экземпляру протокола допроса каждый, а реально… Ну, Артур же знает мой почерк.

Я начал стандартно. Время допроса, место, не позабыл упомянуть присутствующих здесь товарищей, за что заработал недоуменный взгляд товарища Троцкого – мол, к чему такая бюрократия? но сумел погасить его легким кивком – мол, положено так. Биографические подробности нас особо не интересовали, но пришлось печатать, что по социальному происхождению и положению Михаил Николаевич Тухачевский происходит из дворян, из польской шляхты (такую подробность я и не спрашивал, зачем она мне?), получил образование в Пензенской гимназии, Московском кадетском корпусе и Александровском военном училище.