Дать бы Петришевскому в ухо, потом слегка попинать ногами. Но нет, не стану. И говорить, что у нас этот хлеб станут есть голодающие люди с ослабленным организмом, у которых он не опьянение вызовет, а смерть, тоже не стану. Спросил:

— Как вы на итальянца вышли? Или он сам вас нашел?

— Случайно все вышло. Сартори зерном в Италии торгует — продает, покупает. Закупил партию, выяснилось, что часть зерна фузариозом заражена. Он, поначалу, хотел все сжечь, но выяснил, что зерно с фузариозом можно во Франции продать, для фармацевтов. Он уже и договор заключил, судно нанял, все привез, а тут накладки. Не то фирма обанкротилась, что контракт заключала, не то еще что. Мы с ним в банке познакомились. Я туда деньги сдавал, а он кредит брал, чтобы за стоянку заплатить.

Зачем фармацевтам пшеница, пораженная грибком, я не знал. Но кто знает, из чего делаются лекарства?

— Я одного не пойму, — поинтересовался я. — Отчего вы пожадничали? Предположим, если бы договорились с итальянцем поделить шестьдесят тысяч пополам, то все было бы проще. И сумму надо было правильную поставить, побольше.

— Цены я из договора взял, что в прошлом месяце подписывали. Не подумал, что стоимость так вырастет, — признался Родион Кузьмич. — А с итальянцем… — Петришевский помолчал, уставившись в пол, попыхтел, потом сказал. — Он и шести франкам за тонну рад. Хотя бы стоимость фрахта отбил и накладные расходы.

— Ясно, — кивнул я.

— Что со мной теперь будет?

— С вами? — переспросил я. А что, судьба жены и дочери его не волнует?

— С моей женой, с дочерью?

А он не совсем законченная сволочь. Уже хорошо. Воевать с женщинами я не собирался, но доложить в Москву о поступке Петришевского обязан. Арестовывать жену и дочь продажного чиновника никто не станет, но под наблюдение их придется взять. Кто знает, не рванут ли они за кордон?

— А это от вас зависит. Кто должен вам помочь вывезти ваших женщин?

— Пока не знаю. Я собирался обратиться за помощью к польскому военному атташе в Париже — мы с ним служили вместе, но его отозвали. Думал, поднакоплю денег, осмотрюсь, тогда и решу.

Служил вместе с польским военным атташе? Интересно. Жаль, что его отозвали. Но все может вернуться.

— Значит, Родион Кузьмич, сделаем так, — решил я. — Сегодня вы под домашним арестом. Пока сидите, напишете подробную объяснительную записку — отчего решили своровать, как и сколько. Завтра я вам дам сопровождающего, а вы пойдете в «Сосьете женераль» и снимите со своего счета все деньги, что украли, когда выкупали акции. Кстати, сколько сумели отщипнуть?

— Сорок тысяч франков.

—Да ну? — удивился я. — Не поверю, что так мало. Или у вас есть другие счета?

— Только сорок, — заверил меня Петришевский. — С вами, Олег Васильевич, очень трудно работать. Вы же все скупленные акции проверяли, список составляли, над каждым сантимом тряслись. Сорок тысяч я взял, когда вы Москве были. Кузьменко, все-таки, еще не настолько строгий начальник, чтобы его было не обмануть.

— Вот завтра вместе с Кузьменко и пойдете, — решил я. — И вы прогуляетесь, и Кузьменко польза, чтобы не расслаблялся. Деньги сдадите мне до последнего сантима. Ну, а потом… Потом вы вернетесь в Москву. Опять-таки, в сопровождении моего человека. А там уж — как с вами решат поступить, я не знаю. Но в ваших интересах доехать, не пытаться сбежать. Доедете — с женой и дочерью все будет в порядке, обещаю.

Я проводил Петришевского в его комнату, сходил к охранникам на входе, строго-настрого их предупредил, чтобы не выпускали арестанта из здания. Жаль, что нельзя Родиона Кузьмича запереть, но тогда придется кому-то его в сортир водить, да и куда он денется? Запасной выход заперт, ключи только у меня, да у охраны.

А вот с его отправкой в Москву… Да, поедет бывший коллежский асессор, поедет. Только не поездом, а в трюме, вместе с Орловым. И Шпигельглас никуда не денется, присмотрит. Ежели что — укол сделают. Нет у меня лишних людей, чтобы конвоиров изображать. Никиту придется опять озадачить, но Кузьменко сам виноват. Так что, пусть стажируется на строгого начальника.

Глава одиннадцатая. Крымский знакомый

С утра меня вызвали на Набережную Орсе, в МИД, а если правильнее, то в Министерство Европы и иностранных дел. И принимал не какой-нибудь чиновник для «неособых» поручений, не начальник департамента, а секретарь министерства месье Бертело.

Должность, кажется, не самая важная, но Бертело пережил уже с десяток министров и, потому, сведущие люди знали, что внешнюю политику третьей республики определяет именно он, а не президент, не парламент и уж тем более не министр. А уж кто стоит за секретарем МИД, знают лишь избранные. Я бы и сам не отказался узнать, но, увы.

Месье Бертело был не молод, но и не стар — лет шестьдесят. Вытянутое лицо, оттопыренная нижняя губа. По типажу скорее напоминал англичанина, а не француза. Сюртук с красной розеткой ордена Почетного легиона на лацкане сидел на нем как влитой. Прямо-таки просится в какой-нибудь фильм. Но все дело портил левый глаз — точнее, его отсутствие, из-за чего секретарь вынужден носить глазной протез. И я теперь немного смущался, обращаясь к чиновнику — а как же смотреть ему в глаза? Кроме секретаря в кабинете находился переводчик — молодой мужчина в приличном, но уже успевшем выйти из моды костюме, напоминавший отставного офицера. А может, он им и был? Лучше бы говорить с секретарем министерства наедине, но мой французский не настолько хорош, чтобы общаться с официальными лицами, а русским господин секретарь отчего-то не владел. Мог бы и выучить, между прочем.

Бертело кивнул и переводчик прочитал по бумажке заранее заготовленные слова:

— Месье Кустов, от имени президента республики и кабинета министров должен довести до вас официальное заявление — если Советская Россия поглотит Финляндию, то Французская республика не признает территориального завоевания, а станет считать законным правительство, что нынче существует в изгнании.

Разумеется, Франция не признает. Однако, секретарь министерства не сказал, что и-за завоевания Финляндии французы не захотят устанавливать дипломатические отношения с Россией. Все правильно. Что можно получить с финнов, кроме их признательности, а что можно поиметь с России?

Наша встреча походила на вызов посла, с вручением тому ноты протеста, а я не стал напоминать французу, что наше торгпредство, представляющее интересы Центрального союза потребительских обществ Российской Федерации,— организация не государственная. Но француз, устами переводчика, заговорил об этом сам:

— Вы, господин Кустов (хоть не Кусто, уже хорошо), считаетесь у нас представителем кооперативного сообщества, но общеизвестно, что вы — высокопоставленный сотрудник министерства иностранных дел Советской России.

Не сказал, что меня можно считать еще и сотрудником ВЧК, хотя, вероятно, подозревал. Но это тоже нормально. Ткните пальцем в того из дипломатов, кто не работает на свою разведку.

— Месье Бертело, — сказал я, пытаясь сохранить на физиономии подобающее дипломату выражение. — Советская Россия ведет с Финляндией бои на границе. Мы не напрашивались на войну, русский народ устал от революций и войн. Но мы не можем отвечать за вспыхнувшую внутри Финляндии гражданскую войну. Победу в гражданской войне одерживает та сила, за которую выступит народ. Мое правительство признает то правительство (уж простите за тавтологию), которое выберет народ Финляндии.

В ожидании, пока мои слова переведут, я смотрел на секретаря честными глазами. А что, разве мы могли остановить финских граждан, некогда покинувших свою страну, а теперь решивших вернуться из России на историческую родину и учредить у себя социалистическую республику? Может, мы их и останавливали, но не применять же к финским товарищам оружие? Да и право наций на самоопределение никто не отменял. Хотят финны жить при социализме — это их право. Но если мы им немного поможем, кто нас за это осудит?