Наивный-то он наивный, но не глупый. Ишь, догадался.
— Про масонов, уважаемый Александр Петрович, сказать ничего не могу, не был, не состоял. Я же вам предложил — уйдете по состоянию здоровья, станете чем-то полезным заниматься. Не хотите детей учить, другое дело найдется. Саперы в народном хозяйстве всегда нужны — шахты строить, железные дороги, да мало ли что.
Мне стало интересно — воспользуется ли старый служака лазейкой, что я ему предложил или нет?
— Нет, я так не хочу, — покачал головой Исаков. — Тогда уж и на самом деле — лучше пуля в лоб.
— Скажите-ка мне, Александр Петрович, решение застрелиться или уйти у вас когда появилось? После того как я эту девицу пугал, да?
— Так точно. Наверное, вы действовали правильно, но со стороны это выглядело мерзко. Я не голубых кровей, но офицер, пусть нас и отменили.
— Верю. Но у меня встречный вопрос — а на кой черт вы это все слушали? Вышли бы из купе, и все дела. Это первое. Второе — а по чьей милости эта девица оказалась в поезде? Ладно, Татьяна проявила жалость, но вы-то куда смотрели? Вы были дежурным, позволили себе пропустить постороннего человека. Да, охотно верю, что вам стало жаль бедняжку и вы не подумали, что она попытается задушить вашего непосредственного начальника. И третье — вы отличный специалист, вы очень много полезного сделали, и вы еще мне нужны — война заканчивается, нужно не минные поля ставить, а обезвреживать. В РККА и своих саперов хватает, у нас нет.
Дальше я понял, что мне уже надоел разговор и решил поставить точку.
— В общем так, Александр Петрович. Со службы я вас не отпускаю. Хотите застрелиться — хрен с вами, стреляйтесь. Честно скажу — ваш труп доставить в Архангельск не обещаю, скорее всего, похороним где-нибудь неподалеку. Могила будет, насчет гроба не знаю, скорее всего, без него. Единственное, что если застрелитесь, то я вас перестану уважать. И как человека, и как офицера. — Видя, что Исаков побледнел, готовится сказать что-то резкое, совсем ненужное, поспешил остановить его. — Можете обижаться, и как офицера. Жандармский ротмистр Книгочеев той России служил, честно служил, а все остальные чистенькими хотели остаться. Да, остались. И что в сухом остатке? Профукали вы ту Россию. И что, эту хотите профукать? Шиш. Так что идите, Александр Петрович, стреляйтесь, вешайтесь, можете вены порезать, а мы уж как-нибудь сами, без вас.
Глава 8. Ни мира, ни войны
Петрович не застрелился, но нам все-таки пришлось делать остановку. Львовская «нищенка» — кстати, по национальности русская, а ругалась по-польски, потому что выросла в польской среде, девятнадцати лет от роду, фамилия Факен (странная для русского человека, но чего только не бывает?), звать Алена, бывшая гимназистка, на допросе показала, что она входит в боевую группу эсеров оставшихся в городе после отхода поляков. Задача — уничтожение красных командиров, особенно представителей высшего командного состава. Сама она планировала убить Склянского, но не успела (грех такое говорить, но жаль!), а когда узнала, что на путях стоит бронепоезд одного из кровавых карателей ВЧК Аксенова, очень обрадовалась. Дальнейшее известно. Жалела, что не решилась прихватить с собой настоящее оружие, понадеявшись, что сумеет задушить мерзавца (то есть, меня!) удавкой — ей показывали, несложно, но не получилось.
Уже и не помню, какая по счету юная дурочка, решившая бросить себя в «жерло революции», встретилась мне за эти два года? Не то третья, не то четвертая. Но я слегка огрубел душой. Раньше бы принялся сетовать — вот, мол, ей бы учиться, замуж выйти, детишек рожать, а теперь… Девушка — не младенец, соображает, что делает, а за все в этом мире надо платить. Единственное, что я сделал — не стал ей «шить» покушение на убийство моей персоны, а уж как решит ревтрибунал Юго-Западного фронта, зависит теперь лишь от самой «нищенки», да от того, насколько успешными станут действия чекистов. Список террористов, составленный Никитой на основании допроса, состоял из пяти фамилий, хотя Львовская организация эсеров должна быть больше. Старая тактика, разработанная еще Нечаевым и принятая на вооружение эсерами, когда рядовой исполнитель знает лишь ближний круг и, стало быть, не сумеет выдать всю организацию.
Алену Факен (да, фамилия!) мы высадили в Бродах, определили под арест, телеграфировали в особый отдел Юго-Западного фронта — пусть забирают, везут во Львов и работают. Конечно, заманчиво самому раскрутить террористическую группу, но какая разница? Одно дело делаем, делить нечего, да и возвращаться во Львов у меня времени нет, а из Москвы ловить львовских эсеров проблематично. Но копию протокола допроса Факен и наши с Татьяной рапорта я отдам Артузову для учета и контроля, а лавры пусть достаются Манцеву. Начальник особого отдела фронта после «буйств» Первой конной и так проштрафился, пусть теперь себя реабилитирует. Правда в качестве «трофея» мы оставили себе баночку с кокаином. Татьяна сказала, что он ей нужен в медицинских целях, и вообще, она им спирт разбодяживала, когда «сыворотку правды» колола, вдруг еще пригодится? А я и не знал, предполагая, что Таня использовала чистый спирт.
Всю дорогу до Москвы — без малого трое суток, я благополучно продрых, просыпаясь только на обеды и ужины. А завтраки… Хм. Танька уже посетовала, что юбка ей начинает жать, а из-за меня она поправилась фунта на три-четыре как минимум, но я ей сказал, что хорошего человека должно быть много, и она успокоилась. Как хорошо, что в двадцатые годы двадцатого века девушки еще не стремились выглядеть сушеными воблами, а анорексия не приобрела тотальный характер.
Наш бронепоезд прибыл к Брянскому вокзалу — похожему на дебаркадер, самому молодому на тот момент, очень красивому. Даже платформа была необычной — застекленной, напоминавшей арку.
Разумеется, никто не догадался подать к бронепоезду машину (даже товарищ Троцкий автомобиль с собой возит!), извозчика днем с огнем не сыщешь (НЭП только в следующем году запускаем), пришлось топать пешком.
Москва еще не очень большая, идти-то всего ничего, с час, прогуляюсь, город посмотрю. Вряд ли за время моего отсутствия что-то изменилось, но все-таки развлечение.
Дойдя до того места, где через тридцать с небольшим лет появится метро Арбатская, задумался-то ли мне свернуть в сторону Кремля, то ли идти дальше, до Лубянки. Дилемма. Все-таки во Львове я был порученцем Ленина и по возвращению в Москву обязан явиться к Председателю Совнаркома и доложить о выполнении задания. Но, с другой стороны, Дзержинский, в срочном порядке вытребовавший меня в столицу, не мог не согласовать вопрос с Владимиром Ильичем — Феликс Эдмундович в субординации разбирается. Стало быть, нужно шествовать на Лубянку, доложиться Председателю ВЧК, а там видно будет.
Дежурный мне сообщил, что в настоящий момент товарищ Дзержинский, Ксенофонтов и все руководство находятся на собрании трудового коллектива. Стало быть — мне туда.
Собрание трудового коллектива центрального аппарата ВЧК скорее напоминало митинг тысяча девятьсот восемнадцатого года. На трибуну то и дело выходили знакомые, малознакомые и совсем незнакомые люди, спешившие донести свою точку зрения на перемирие заключенное с Польшей. Я слегка удивился — а когда и успели? Верно, вчера или позавчера, когда я отсыпался. И кто его заключал? В принципе, перемирие мог заключить и командующий Западным фронтом. На краткий срок — от нескольких часов и до нескольких дней хватит и собственной власти Шварца, а вот если на месяц, на полгода, то требуется получить соответствующие полномочия от Совнаркома одобренные Политбюро. Ну или наоборот, я уже запутался, кто и за что у нас отвечает. Нет, все-таки исполнительная власть у Совета народных комиссаров, а Политбюро утверждает общую политическую линию.
На мой взгляд, даже плохое перемирие, это лучше, нежели война. Шварц, насколько помню, в императорской армии дослужился до звания полковника, а у нас стал генерал-лейтенантом. Человек толковый, возможно, не сумевший в моей истории себя реализовать из-за неудачного польского похода. Теперь же совсем иное дело. Убрали Тухачевского, исполняющий обязанности комфронта раскрыл свой потенциал, заставив поляков просить о перемирии.