— Все на месте, — отмахнулась Наталья. — Я с утра на службу пришла, проверяла. Удивилась — куда браунинг делся, но решила, что в номере оставила. Да, а чего ты такой невеселый? — спохватилась моя подруга. — Подойдя ко мне ближе, обняла и уткнулась лицом в грудь: — Володька, ты на меня обиделся, да? Ну, прости… Дура я старая, глупости говорю. Я просто перепугалась. За тебя испугалась.

Я прижал к себе женщину, обнял, вдохнул запах волос. Отчего-то вспомнился дом, дочка. И не взрослая, как теперь, а совсем маленькая, когда собирала на улице в кармашки платьица «памни» и «ракушки», за которые она принимала фисташковые скорлупки, а семена тополя называла «кукуносики». Сразу резануло по сердцу, захотелось домой, повидать девочку. Этак рискую вернуться, когда дочери станет столько же лет, сколько Наталье. Кто знает, может, у меня и внуки появились? И как там жена?

— Странно, — слегка отстранилась от меня Наташа. — Такое чувство, будто я совсем маленькая, а отец берет меня на руки.

— Так ты еще маленькая и есть, — усмехнулся я. — На самом-то деле я старый, а ты молодая. Просто ты этого понять не хочешь.

— Угу, — промычала «старый член партии», утыкаясь мне в грудь.

Но от объятий нас отвлек стук в дверь, и появление Артузова:

— Наталья Андреевна, добрый вечер. Прошу прощения, но вынужден забрать вашего кавалера. Владимир, нас с тобой срочно вызывают… Авто ждет.

Артур не стал говорить при посторонних, кто вызывает, куда, но и так ясно — если автомобиль, то кто-то из очень высокого начальства. В прошлый раз это был Троцкий, а теперь? Кедрову автомобиль не положен, значит…

— Тебя очень хочет видеть товарищ Дзержинский, — подтвердил мои мысли Артур. — И срочно. Для чего — не спрашивай, сам не знаю.

Неужели успел прочитать мой рапорт? Ну и ну.

Кабинет Дзержинского я много раз видел на фотографиях — небольшой письменный стол с двумя телефонами, два кресла для посетителей, кожаный диван. В правом углу изразцовая печь, слева — часы, показывавшие, кстати, десять часов тридцать две минуты.

Феликс Эдмундович, тоже сто раз виденный на фотографиях и картинах, украшавших кабинеты моих коллег (да что там, в моем он тоже наличествовал), отличался от своего образа, как отличается любой живой человек от собственной, порой не слишком удачной, копии. По привычке начал сопоставлять настоящего Железного Феликса с актерами, игравшими его в кино. Как ни странно, но больше всех его напоминал наш доморощенный Шерлок Холмс — Василий Ливанов, исполнивший роль первочекиста в каком-то старом фильме.

— Садитесь, товарищи, — поднял голову Дзержинский, отвлекаясь от чтения какой-то бумаги, извлеченной из красной папочки.

Одно из кресел занято — там сидел секретарь партячейки, поминутно вытиравший грязным платком лысину. Артузов сразу ушел на диван, а я занял второе кресло.

— Товарищ Билев, у меня к вам вопрос — отчего вы не смогли сразу помочь товарищу Аксенову, вынудив его обратиться в Оргбюро? — поинтересовался Дзержинский. — Или вы считаете, что у меня много времени, чтобы вникать во все текущие дела?

— Феликс Эдмундович, — проникновенно начал Билев. — Я объяснил Аксенову, что он должен подать в нашу партийную ячейку заявление, приложить фотографию, его дело будет рассмотрено на ближайшем собрании. Видимо, он меня неправильно понял. Думаю, Аксенов был просто пьян, иначе не стал бы отвлекать по мелочам Председателя ВЧК.

С дивана раздался приглушенный хохот Артузова.

— Извините, товарищ Дзержинский, не удержался, — пояснил Артур. — Я знаю Аксенова больше года, за это время Владимира Ивановича не то что пьяным, но даже выпившим никто не видел. Подозреваю, он вообще ни разу в жизни не пил.

— Было однажды, — признался я. — В госпитале после операции врач полстакана спирта налил. Думал, умру.

Я сказал чистейшую правду, а какая разница, что она из другой жизни?

— Если бы товарищ Аксенов утром был пьян, я бы это уже заметил, — холодно сказал Дзержинский. — Мне очень не нравится, товарищ Билев, что вместо того, чтобы признать ошибку, вы пытаетесь оболгать своего товарища. А еще больше не нравится, что вы считаете незаконное исключение из Коммунистической партии мелочью.

— Товарищ Дзержинский, вы меня неправильно поняли, — заюлил секретарь партячейки. — Я не сказал, что Аксенов был пьян, я сказал, что мне показалось, что он пьян. И я не считаю мелочью это дело. Просто Аксенову не стоило бы тратить ваше драгоценное время, чтобы решать личные вопросы.

— Товарищ Билев, вы слишком многословны. Как говорил мой дед: «Więcej słuchaj, a mniej mów — zawsze szkodzi zbytek słów» [39] , — сказал Дзержинский. — Касательно товарища Аксенова — завтра он должен получить партбилет, где датой вступления в партию будет стоять август тысяча девятьсот восемнадцатого года. — Подняв ладонь и пресекая возражения Билева, Председатель ВЧК продолжил: — Вы исключили человека из партии, не поинтересовавшись — где он, и что с ним. Товарищ Аксенов, а где вы были в июле этого года?

— Вначале в тюрьме, потом в концлагере на острове Мудьюг, потом, когда бежал вместе с другими товарищами, в лесах, — коротко сказал я.

— Билев, вы все поняли? — спросил Дзержинский.

— Понял, — угрюмо буркнул секретарь, но потом все равно принялся спорить. — Но товарищ Дзержинский, откуда я могу знать, где находится тот или иной чекист? У Аксенова есть непосредственное начальство — вон, оно здесь сидит. Почему ни Кедров, ни Артузов не поставили меня в известность?

— Артур Христофорович, а вы где находились в июле? — поинтересовался Дзержинский, жестом давая понять Артузову, чтобы тот не вставал.

— В июле я занимался делом Вацетиса, — сообщил Артур.

— Товарищ Билев, вы слышали? Это не руководители отделов должны бегать за вами и сообщать — куда и зачем отправлен их сотрудник, это вы сами должны всегда быть в курсе, где находится член нашей первичной организации. Жив он или в секретной командировке. Вы же ведете себя не как большевик, а как бюрократ. Значит, так, — хлопнул Феликс Эдмундович ладонью по столу, словно бы подводя итоги. — Завтра вы напишете заявление о сложении с себя полномочий секретаря партячейки, сдадите дела заместителю. Я подумаю, как вас использовать дальше, но в ВЧК крючкотворам и бюрократам делать нечего. Все, вы свободны.

Я думал, что секретарь начнет спорить — должность секретаря выборная, но Билев, потеряв половину веса и уменьшившись раза в два, на негнувшихся ногах пошел к выходу. Мы с Артузовым переглянулись, решив, что и нам пора уходить, но Дзержинский кивнул Артуру — мол, садитесь ближе, и тот занял опустевшее кресло.

— Товарищ Артузов, что вы решили с Михаилом Сергеевичем о возвращении Владимира Ивановича в Архангельск? — спросил Председатель ВЧК. — И насколько целесообразно это возвращение? Не станет ли опасно?

— У товарища Аксенова изначально сложилось опасное положение, — сказал Артузов. — В Архангельске, в отличие от Сибири или Крыма, очень слабое подполье. Ему там было не на кого опереться. Тем не менее, Владимир Иванович прекрасно справился с поручением, поставленным перед ним ВЧК и РВС.

— Это я знаю, — кивнул Дзержинский.

Словно бы вспомнив о чем-то, выдвинул ящик стола, вытащил оттуда какую-то коробочку, встал. Мы с Артузовым снова переглянулись и тоже встали.

— Товарищ Аксенов, — сказал Дзержинский. — Именем Всероссийского центрального исполнительного комитета республики за мужество, проявленное при выполнении особого задания, я уполномочен вручить вам награду — орден Красного знамени.

Совершенно растерянный я взял коробочку, потом спохватился, переложил ее в левую руку, потому что Дзержинский уже протягивал мне свою правую для рукопожатия.

Пожимая крепкую ладонь Председателя ВЧК, чуть не ляпнул — «Служу России», но успел поправиться и глухо произнес:

— Служу трудовому народу!

— Поздравляю, — пожал мне руку и Артузов.